Заводная - Страница 103


К оглавлению

103

Подходит Райли. Садится рядом.

— Вставай, Эмико. Ты его пугаешь.

— Да наплевать.

— Само собой. — Райли кивком указывает на соседний зал, где все еще сидят важные гости: расслабленно потягивают напитки и обсуждают недавнее развлечение. — Тебе — награда. Они дали хорошие чаевые.

— Каннике тоже дали?

— Не твое дело.

— Ей — тройные, а мне — пятьдесят бат?

— Даже не начинай, — предупреждает Райли.

— А то что? Выбросите в компост на метан? Сдадите белым кителям?

— Не нарывайся. И не зли меня. — Он встает. — Кончишь себя жалеть — приходи за деньгами.

Девушка провожает его потухшим взглядом. Старик залезает на стул, наливает себе еще, смотрит на нее, что-то говорит Дэнгу, тот услужливо кивает, кладет в чистый бокал лед. Райли показывает стакан Эмико, ставит его на пачку розовых банкнот и больше не обращает на подопечную никакого внимания.

Интересно, что происходит со сломанными пружинщиками? Она не слышала, чтобы кто-то из подобных ей умирал. С их хозяевами такое случалось, а с пружинщиками — нет, все ее подруги жили дальше, причем долго. Сенсея Мидзуми она никогда об этом не спрашивала.

Спотыкаясь, Эмико подходит к бару, приваливается к стойке, берет стакан. Райли толкает к ней кучку денег.

Она допивает, глотает лед и чувствует, как холод проникает глубоко внутрь.

— Вы уже узнавали?

— О чем? — Старик занят раскладыванием пасьянса.

— О поездке на север.

Он поднимает глаза на девушку, переворачивает колоду и, помолчав немного, говорит:

— Это очень непросто. За один день такое не устроишь.

— Так вы узнавали?

— Да, узнавал. Только пока белые кители бесятся после убийства Джайди, никто никуда вообще не ездит. Что-то изменится — скажу.

— Мне надо на север.

— Я это уже слышал. Заработаешь — поедешь.

— Я много заработала. И хочу уехать сейчас.

Рука Райли взлетает стремительно, но девушка успевает заметить не слишком быстрое для нее движение и принимает оплеуху с покорной признательностью, которую испытывала к Гендо-саме, когда тот водил ее в дорогой ресторан. Щека горит и тут же начинает неметь, Эмико ощупывает след от ладони.

— Поедешь, когда это будет удобно, черт тебя подери, — холодно прибавляет старик.

Девушка покорно кивает, усваивая вполне заслуженный урок.

— Значит, помогать вы не станете.

Райли снова берет в руки карты.

— Так она хотя бы существует?

— Конечно, раз уже тебе так хочется. Стоит на месте. А будешь меня допекать — исчезнет. Теперь уйди с глаз моих.

Сокол в ее душе мертв. Мертва и сама Эмико — мусор для компостной ямы, мясо, которое пожрет город; гнилье, которое станет газом для фонарей.

Она смотрит на Райли, представляет убитого сокола и вдруг понимает, что есть нечто худшее, чем смерть, что некоторые вещи нельзя стерпеть.

Кулак молниеносно ударяет прямо в мягкое стариковское горло.

Тот, выкатив глаза, валится назад, тянет руки к шее.

Все происходит очень медленно: Дэнг поворачивает голову на грохот упавшего стула, Райли вскидывает руки и хлопает ртом, как рыба, пытаясь вдохнуть, уборщик роняет швабру, Нои с Саенгом у дальнего конца бара и охранники, ждущие, когда их можно будет отвести домой, — все — очень медленно — оглядываются на шум.

Старик еще не успел упасть, а Эмико уже подбегает к залу для важных гостей и спешит к своему главному обидчику — к тому, кто сидит среди друзей, хохочет и даже не вспоминает о боли, которую ей причинил.

Девушка распахивает дверь. Гости удивленно поднимают головы, смотрят на нее, открывают рты, хотят закричать, охранники тянут руки к пружинным пистолетам, но все они слишком медлительны.

Тут нет Новых людей.

30

Паи подползает поближе к Канье и смотрит на погруженную в сумерки деревню.

— Совсем крохотная.

Канья кивает и оглядывается на остальных: команда разошлась перекрывать подходы к креветочным питомникам, где выращивают невосприимчивых к горькой воде рачков — их потом продают в Крунг Тхепе.

Дома — все на бамбуковых плотах — сейчас стоят на земле, но в наводнение всплывают на потоках ила и воды, заливающей пруды и рисовые поля. Давно на Меконге семья Каньи жила в похожем, пока не пришел генерал Прача.

— Хорошую нам дали наводку, — тихо замечает она.

Ратана чуть не прыгала от радости, найдя подсказку — рыбных клещей между пальцами ног на третьем теле.

Рыбные клещи — значит, креветочные питомники, а раз питомники, то только те, которым пришлось отправить людей в Бангкок, а отправить могли, только если случился мор. И вот Канья — у плавучего поселения в Тонбури, а ее люди притихли у края насыпи, ждут сигнала.

В бамбуковых домах внизу мерцают редкие свечи. Лает собака.

Вся команда в защитных костюмах. Ратана говорила, что болезнь вряд ли передается от человека к человеку, но рисковать не стоит. Канья отгоняет жужжащего возле уха москита, потуже затягивает капюшон и начинает потеть еще сильнее.

Над прудами слышны голоса — смех целой семьи, уютно собравшейся в своем доме. Даже теперь, как бы тяжело ни приходилось, кто-то еще может смеяться. Кто-то, но не Канья. В ней словно что-то сломалось.

Джайди постоянно говорил, что королевство — счастливая страна, вечно твердил о «Земле улыбок». Вот только Канья не припомнит таких улыбок, как на музейных фотографиях, и думает: может, те, кто жил до Свертывания, притворялись ради хорошего снимка, а сама Национальная галерея лишь для того и нужна, чтобы вгонять ее в тоску? Неужели было время, когда люди улыбались так открыто и бесстрашно?

103