Заводная - Страница 17

Ее чем-то обливают.

Эмико хочет встать, Канника не пускает, плещет в лицо остатками пива — девушка давится, сплевывает. Наконец хватка ослабевает, она рывком выпрямляет спину и заходится кашлем. Пена стекает по лицу, шее, груди, струйкой бежит к промежности.

Зал хохочет. Саенг торопливо подносит бородачу новый бокал, гайдзин с ухмылкой отдает чаевые. Клиенты веселятся, глядя, как смешно и нелепо эта кукла размахивает руками, пытаясь выбить жидкость из легких. Они видят дергунчика, безмозглую марионетку с прерывистыми жестами. От плавных движений, которым в инкубаторном детстве ее обучала сенсей Мидзуми, не осталось и следа. Силы, заложенные в ДНК, начисто смели всю приобретенную грацию — на потеху публике.

Эмико все никак не откашляется, ее почти рвет пивом, руки выписывают такие фигуры, что ни у кого не остается сомнений — это не настоящий человек. Наконец она делает первый ровный вдох, успокаивает конечности, встает на колени и ждет продолжения издевательств.

В Японии она считалась чудом техники, здесь — всего лишь пружинщица, заводная кукла. Люди смеются над ее диковатой походкой и кривят лица от одной мысли о том, что подобные существа есть на свете. Она для них табу. Тайцы с удовольствием покрошили бы ее в компостные резервуары, где получают метан. Встреть они одновременно ее и сотрудника «Агрогена», еще неизвестно, кто первым отправился бы на переработку. А еще эти гайдзины. Эмико прикидывает, сколько среди них прихожан грэммитской церкви, людей, которые обещают уничтожать любое оскорбление природе — то, что представляет собой пружинщица. И все же вот — сидят и получают удовольствие, глядя, как над ней глумятся.

Канника уже скинула с себя одежду и теперь стоит с нефритовым фаллосом в ладони. Она снова дергает девушку за волосы и валит на спину.

— Держите за руки!

Мужчины тут же подскакивают к сцене, хватают Эмико за запястья, Канника раздвигает ей ноги и вводит член. Та вскрикивает, отворачивает лицо и ждет, когда все закончится. Мучительница видит этот маневр, силой вздергивает голову девушки так, чтобы все видели ее реакцию, и приступает к делу.

Возбужденные клиенты начинают хором считать:

— Нынг! Сонг! Сам! Си!

Канника, к их удовольствию, прибавляет темп. Мужчины потеют, глядят, не отрываясь, кричат — за деньги, уплаченные на входе, они хотят большего. Все новые руки хватают девушку за плечи и лодыжки, давая Каннике свободу действий; та умело заставляет тело Эмико дрожать и извиваться рваными механическими движениями. Люди, посмеиваясь, обсуждают эти подергивания — угловатые и неестественно резкие.

Канника пускает в ход пальцы, играет ими там, куда входит фаллос. Эмико чувствует, что горит от стыда, вертит головой, хочет отвернуться. Мужчины стоят плотным кольцом, глазеют; подходят все новые и вытягивают шеи, пытаясь увидеть хоть что-нибудь. Девушка издает стон. Канника криво ухмыляется, говорит что-то толпе, ускоряет темп и начинает активнее тискать плоть пальцами. Эмико больше не владеет собой: стонет, вскрикивает, выгибается дугой. Тело точно выполняет порядок действий, заложенный учеными. Она может презирать свою оболочку, но контролировать ее не в состоянии — исключено даже малейшее неповиновение. Эмико кончает.

Толпа довольно ревет и хохочет, глядя на нелепые конвульсии, запрограммированные в ДНК на оргазм. Канника тычет в девушку пальцем, будто говорит всем: «Смотрите! Ну разве не животное?» — садится рядом и шипит ей в лицо:

— Ты — ничто, ты всегда будешь ничем. Вот так с вами, япошками, надо, вот так.

Эмико хочет ответить, что ни один уважающий себя японец никогда не сделал бы ничего подобного, что Канника отыгрывается всего лишь на шутке технического гения, на кукле — таком же расходном материале, как японские одноразовые накладки на руль рикши. Но если сказать такое, станет лишь хуже — уже проверено. А если промолчать — все скоро закончится.

Будь она хоть трижды Новый человек, нет ничего нового под солнцем.

Лопасти больших вентиляторов гоняют по клубу воздух. Налегая изо всех сил на рычаги, их крутят несколько кули-желтобилетников, по лицам и спинам которых стекают струйки пота. Трудяги сжигают калории с той же скоростью, с какой получают их из пищи, но в раскалившемся за день на солнце здании все еще жарко.

Под одним из вентиляторов стоит Эмико — остужает себя как может, отдыхает от беготни с подносом по залу и мечтает не попасться на глаза Каннике. Едва та замечает девушку, как немедленно тащит ее всем на обозрение, заставляет пройтись, как следует показать свои дерганые кукольные движения, то так повернет, то эдак. Посетители смотрят, отпускают шуточки, но втайне рассчитывают порезвиться с японской игрушкой, как только уйдут их приятели.

В центре главного зала медленно кружат по паркету клиенты с молоденькими девушками, одетыми в пасин и короткие блузки. Музыканты играют песни эпохи Свертывания, правда, не в оригинале: Райли извлек несколько штук из глубин своей памяти, переложил для тайских инструментов — вышел странный коктейль из грустных воспоминаний о прошлом, экзотика не меньшая, чем его собственные дети — круглоглазые, с волосами цвета куркумы.

— Эмико!

Девушка вздрагивает. Это Райли, зовет к себе в кабинет. Она идет мимо бара, посетители таращатся на прерывистые движения. Канника, отлепляясь от клиента, провожает ее ухмылочкой; когда Эмико только приехала в страну, ей сказали, что у тайцев есть тринадцать видов улыбок, и эта, видимо, не из доброжелательных.