Заводная - Страница 47

— Помогите.

Она умирает. Плохо продуманное тело после пробежки сгорает изнутри. Разве можно было делать живое существо таким ущербным? Андерсон разрывает на ней верхнюю одежду, давая доступ воздуху, и кричит Лао Гу через плечо:

— Гони к дамбе! — Заметив непонимающий взгляд, он машет рукой в сторону плотины: — Шуи! К воде! Нам! К океану, чтоб тебя! Быстро! Куай куай куай!

Лао Гу судорожно кивает, привстает на педалях и ведет рикшу сквозь плотный поток — разгоняет криками людей, осыпает проклятиями лезущих под колеса пешеходов и запряженных в повозки животных. Андерсон обмахивает девушку шляпой.

У дамбы он взваливает ее на плечо и несет вверх по криво сложенной лестнице мимо каменных хранителей-нагов, чьи длинные тела вьются вдоль ступеней, а лица глядят бесстрастно. Пот заливает глаза, раскаленное тело пружинщицы обжигает кожу.

На вершине алое солнце, омывающее далекие силуэты затонувшего Тонбури, бьет прямо в лицо, горячие лучи жалят не меньше, чем неподвижная ноша. Подойдя к краю набережной, Андерсон швыряет девушку в море. Его самого окатывает солеными брызгами.

Она камнем уходит вниз. «Идиот. Вот идиот!» Андерсон тут же прыгает следом, хватает обмякшую руку, тянет на воздух и, стараясь больше не выпускать, держит лицо пружинщицы над волнами. Кожа девушки по-прежнему пышет жаром — кажется, вода вокруг вот-вот закипит. Черные волосы сетью разметались по поверхности, тело висит безвольно.

Рядом топчется Лао Гу. Андерсон подзывает его поближе:

— На-ка, держи.

Тот мешкает.

— Да держи, чтоб тебя. Жуа та.

Пока китаец неохотно просовывает руки под мышки пружинщице, Андерсон щупает пульс — жива ли, не сварился ли мозг — вдруг уже стала овощем?

Но сердце стучит. Стучит стремительно, как у колибри, — у крупных существ так не бывает. Тогда он склоняет голову и слушает дыхание.

Девушка резко открывает глаза, вздрагивает всем телом, Андерсон подскакивает, Лао Гу от неожиданности разжимает пальцы, и она снова уходит под воду.

— Стой! — Андерсон ныряет вслед.

Пружинщица всплывает, кашляет, молотит руками и ногами, цепко хватает своего спасителя, и тот тянет ее на берег. Одежда липнет к ее телу как водоросли, черные волосы отливают шелковистым блеском. Девушка смотрит Андерсону прямо в глаза и вдруг ощущает блаженство — кожа вновь стала прохладной.

— Зачем вы мне помогли?

Настала ночь. В темноте шипят газовые светильники, от пляшущих язычков метана по улицам бегут зеленоватые потусторонние тени. Капельки влаги поблескивают на стенах, камнях мостовой и на коже людей, которые теснятся вокруг свечей ночных рынков.

— Зачем?

Андерсон только пожимает плечами, радуясь, что его лицо в темноте не видно. Он и сам не знает зачем. Если однорукий расскажет о фаранге и пружинщице, пойдут разговоры, потом придут белые кители. Глупо было рисковать, учитывая, как он уже засветился. Описать его проще простого, произошло все неподалеку от «Сэра Френсиса», ну а дальше жди совсем уж неудобных вопросов.

Тут он осаживает себя. Параноик не хуже Хок Сена. Тот накленг точно употребил ябу и ни к каким кителям не пойдет — ляжет на дно и станет зализывать раны.

Все равно, глупо поступил.

Когда пружинщица отключилась, Андерсон решил, что она вот-вот умрет, и втайне порадовался — не придется жалеть, что узнал ее в толпе и вопреки всему, чему учили, пересек их линии жизни.

Жуткая краснота спала, огненный жар тоже. Девушка придерживает на себе распоротую одежду — сохраняет остатки скромности, но этим лишь придает себе, существу, которым владеют, еще более жалкий вид.

— Так зачем?

— Да просто помог.

— Пружинщикам никто не помогает. Вы глупец, — тусклым голосом замечает она и откидывает с лица мокрую прядь невообразимым рваным движением, выдающим ее генетически измененную натуру. Под разорванной блузкой соблазнительно близко поблескивает шелковистая кожа. Интересно, каково с ней?

Девушка перехватывает взгляд.

— Хотите?

— Нет. — Андерсон, смутившись, отводит глаза. — Не обязательно.

— Я не стану сопротивляться.

Эта готовность вдруг вызывает в нем неприязнь. В другой раз и при других обстоятельствах он бы сам рванул к новым ощущениям, но ее жалкое предположение отвращает.

— Спасибо, не нужно, — вымучив улыбку, говорит Андерсон.

Девушка сдержанно кивает и снова смотрит во влажную ночь на зеленые огоньки фонарей. Трудно понять, что она думает о его поступке — благодарна, удивлена или вообще безразлична. И хотя в страшные минуты преследования и в момент избавления маска наверняка слетала с ее лица, сейчас мыслей пружинщицы совершенно не разобрать.

— Тебя отвезти куда-нибудь?

— Может, к Райли. Кто еще меня к себе пустит?

— А люди до него? Ты же не всегда была… — Он не может подобрать необидного слова, а сказать «игрушкой» не поворачивается язык.

Быстро посмотрев на Андерсона, девушка снова глядит на проплывающий мимо город. Газовые фонари расплескивают на дорогу тусклые лужицы фосфорно-зеленого света, между которыми лежат ущелья мрака. Луч ненадолго выхватывает лицо пружинщицы — задумчивое и блестящее от влажного воздуха, но оно тут же исчезает в темноте.

— Нет, не всегда. Я… — она подбирает нужные слова, — жила по-другому, — и снова замолкает. — Работала на «Мисимото». У меня был… владелец в компании. Мной владели. Ген… хозяин как иностранный бизнесмен получил временное разрешение привезти меня в королевство на девяносто дней. Но из-за дружбы с Японией бумагу, по согласию властей, позволялось продлить. Я работала личным секретарем — сразу и переводчик, и администратор, и… компаньон. — В темноте чувствуется, как она пожимает плечами. — Но только для Нового человека билет на дирижабль в Японию очень дорогой — такой же, как для вас, обычных людей. Мой владелец решил, что дешевле будет оставить секретаря в Бангкоке и купить в Осаке нового, когда вернется.