Заводная - Страница 48

— Иисусе и Ной ветхозаветный!

— Меня рассчитали прямо на якорной площадке, а потом он уехал. Поднялся в воздух и улетел.

— И теперь ты у Райли?

— Таец никогда не возьмет Нового человека секретарем или переводчиком. В Японии такое сплошь и рядом — детей рождается мало, работы много. А тут… Рынок калорий под контролем, люди злы на ю-текс, все берегут свой рис. А Райли нет до этого дела. Райли, он… рисковый.

Рикша въезжает в облако жирного пахучего пара — рядом жарят рыбу. Ночной рынок: люди кучками сидят вокруг свечей и, склонившись над плошками, едят лапшу, лаап и осьминогов на палочках. Андерсон сдерживает желание поднять над повозкой крышу и опустить занавеску, чтобы никто не заметил пружинщицу. Под сковородками-воками ярко вспыхивает огонь, в нем проскакивают зеленоватые искры метана, за который министерство природы берет налог. В темноте на смуглой коже посетителей едва заметно поблескивает пот. Под ногами шныряют чеширы — ждут объедков и ловят возможность что-нибудь стащить.

Перед рикшей мелькает красный кошачий силуэт, Лао Гу резко выкручивает руль и бормочет проклятье на родном языке. Эмико хлопает в ладоши и негромко смеется. Китаец бросает на нее сердитый взгляд.

— Любишь чеширов? — спрашивает Андерсон.

— А вы — нет?

— Дома отстреливать не успеваем. Даже грэммиты платят за их шкурки — единственное, за что им можно сказать «спасибо».

— Да, пожалуй, — задумчиво тянет Эмико. — Эти кошки хорошо приспособлены, даже слишком — ни одной птице не уйти. А если бы первыми сделали Новых людей?..

На ее лице мелькает то ли угроза, то ли грусть.

— Ну и что, по-твоему, тогда было бы?

Она избегает взгляда Андерсона и смотрит на животных, снующих под столами.

— Генхакеры слишком многому научились на чеширах.

Больше Эмико не говорит ни слова, но и без них понятно, о чем она думает: если бы Новых людей создали первыми — до того, как генхакеры разобрались, что к чему, — девушка не была бы стерильной, подчеркнуто механические движения ее бы не выдавали. Возможно, ее сделали бы не хуже тех боевых пружинщиков, что сейчас воюют во Вьетнаме — смертельно опасных и бесстрашных. Если бы не чеширы, такие, как Эмико, вытеснили бы менее совершенных людей. Однако она — такой же генетический тупик, как соя-про или пшеница «Тотал Нутриент».

Еще один мерцающий кошачий силуэт тенью проскакивает через темную улицу — подношение высоких технологий памяти Льюиса Кэрролла. Два-три перелета на дирижабле, несколько рейсов под парусом — и целых классов животных, неспособных противостоять невидимому врагу, как не бывало.

— Мы бы поняли свою ошибку.

— Конечно. Но возможно, слишком поздно. — Тут она резко меняет тему и, показывая на темные силуэты ступ, спрашивает: — Как вам нравятся местные храмы?

Андерсону интересно: она ушла от разговора, потому что не хочет ссоры, или ей страшно лишиться в споре своих иллюзий?

— Куда лучше грэммитских построек у меня на родине, — говорит он, разглядывая чеди и бот.

— Грэммиты… — Эмико брезгливо морщится. — У них на уме только природа, теория ниш, да Ноев ковчег — хотя потоп уже давно произошел.

Андерсон вспоминает Хагга — как тот пыхтел и сокрушался по поводу бежевого жучка.

— Будь их воля, мы бы все сидели по своим континентам.

— По-моему, это невозможно. Человек любит исследовать, занимать новые ниши.

В лунном свете тускло поблескивает золотой орнамент храма. Мир и в самом деле стал меньше. Сначала дирижабль, потом парусник — и вот Андерсон уже трясется в повозке по темным улицам города на другой стороне планеты. Уму непостижимо. Пару поколений назад сообщения не было даже между центром и пригородами, построенными в Экспансию. Дед рассказывал, как люди делали вылазки в опустевшие районы и собирали добро по огромным кварталам, заброшенным в эпоху нефтяного Свертывания. Путь в десять миль тогда считался великим путешествием, а теперь…

В начале улицы возникает несколько человек в форме.

Эмико бледнеет и тянет руки к Андерсону:

— Обнимите меня.

Он пробует стряхнуть девушку, но та держит крепко и сжимает пальцы еще сильнее, когда замечает, что белые кители остановились и смотрят. Андерсон сдерживает порыв скинуть ее с рикши и бежать — это было бы большой ошибкой.

— Я сейчас нарушаю карантин и для них — не лучше японского долгоносика. Увидят мои движения — все поймут и отправят на удобрения. — Она льнет теснее и глядит умоляюще: — Простите меня. Обнимите.

Внезапно поддавшись жалости, он обхватывает девушку, будто защищая — насколько калорийщик может защитить нелегальный японский хлам. Когда министерские, ухмыляясь, окликают их, Андерсон радостно кивает в ответ, хотя по коже у него бегают мурашки. Кители продолжают разглядывать парочку. Один что-то говорит второму и болтает висящей на поясе дубинкой. Эмико с застывшей на лице улыбкой вздрагивает. Андерсон крепче прижимает девушку к себе.

«Не просите взятку. Только не в этот раз, только не сейчас».

Рикша проезжает мимо, и патрульные остаются позади. Слышно, как они хохочут — то ли по поводу фаранга, который обнимает девушку, то ли по совсем другой причине — уже не важно. Главное — Эмико снова в безопасности.

Чуть отпрянув и дрожа от испуга, она шепчет:

— Спасибо. Не подумала — и выглянула. Вот глупая. — Потом смахивает с лица волосы, глядит на быстро исчезающих вдали кителей, сжимает кулаки, бормочет: — Глупая девчонка. Ты кто — чешир, который взял да исчез? — И совсем сердито, будто желая получше втолковать себе, повторяет: — Глупая, глупая, глупая.